На такие приемы попадали только по приглашению. Сначала получаешь приглашение, потом основательно раскошеливаешься. Впрочем, круг узок. Те, кто сомневался в своем статусе, нервничали, попадут ли в число приглашенных. Рассчитывать на приглашение, но не получить – все равно, что оказаться в чистилище. Думаю, из-за этого пролилось много слез – конечно, тайно: в этом мире нельзя показывать, что тебе не все равно.

Прелесть «Ксанаду» (сказала Уинифред, хрипло прочитав стихотворение, – прекрасно прочитав, надо отдать ей должное), прелесть этой темы в том, что вы можете как угодно разоблачаться или маскироваться. Дородные могут закутаться в богатую парчу, а стройненькие нарядиться рабынями или персидскими танцовщицами и явиться хоть голышом. Прозрачные юбки, браслеты на щиколотках, звенящие цепочки на голенях – перечень украшений бесконечен; ну а мужчины обожают наряжаться пашами и притворяться, что у них гаремы. Сомневаюсь, впрочем, прибавила Уинифред под одобрительное хихиканье, что удастся уговорить кого-нибудь прийти на бал в костюме евнуха.

Лора до такого бала ещё не доросла. Уинифред планировала вывезти её в свет, но дебют пока не состоялся, а до этого Лоре не надлежало появляться на подобных приемах. Она, однако, сильно заинтересовалась приготовлениями. Я была рада, что она интересуется хоть чем-то. Школьные занятия явно оставляли её равнодушной, и оценки её были чудовищны.

Поправка: Лору интересовал не бал, а стихотворение. Я его помнила ещё со времен мисс Вивисекции, с Авалона, но Лора тогда не очень в него вникала. А теперь перечитывала снова и снова.

Кто такой демон? Почему океан сонный? Почему безжизненный? Почему дворец любви находится меж вечных льдов? Что за гора Абора и почему Абиссинская дева о ней поет? Почему голоса праотцов возвещают войну?

Тогда я ответов не знала. Зато знаю их теперь. Не ответы Сэмюэла Тейлора Кольриджа – я вообще не уверена, что они у него были, он ведь тогда принимал наркотики, – мои собственные ответы. Хороши или плохи, вот они.

Священная река живая. Она впадает в сонный океан, ибо там заканчивается все живое. Любовник – демон, потому что его нет. Дворец любви находится меж льдов, ибо таков удел всех дворцов любви: со временем они холодеют, а потом тают, – и что тогда? Ты вся мокрая. Гора Абора – родина Абиссинской девы, дева поет о ней, потому что не может туда вернуться. Голоса праотцов возвещают войну, потому что они никогда не затыкаются, и терпеть не могут ошибаться, а война рано или поздно неизбежна. Если я не права, поправьте.

Пошел снег – сначала мягкий и пушистый; потом жесткая крупа, иголками коловшая кожу. Солнце садилось днём, а кровью умытое небо перекрашивалось в снятое молоко. Из труб, из набитых углем печей вился дымок. Лошади, запряженные в хлебные фургоны, оставляли на мостовых бурые дымящиеся кучки, быстро застывавшие на морозе. Ими швырялись дети. День за днём часы били полночь, и каждая полночь – иссиня-черная, усеянная холодными звездами, и среди них светилась костяшка луны. Я смотрела на улицу из окна спальни сквозь ветви каштана. И выключала свет.

Бал назначили на вторую субботу января. Мой костюм, весь переложенный папиросной бумагой, принесли утром в коробке. Считалось хорошим тоном взять костюм напрокат у Малабара, а не шить специально – слишком много чести. Почти шесть вечера, я примеряла костюм. Лора сидела у меня в комнате; она часто готовила здесь уроки или делала вид, что готовит.

– А кем ты будешь? – спросила она.

– Абиссинской девой, – ответила я. Неясно, чем заменить цимбалы. Может обмотать банджо лентами? Потом я вспомнила, что единственное банджо, какое я видела в жизни, лежит на чердаке в Авалоне – осталось от покойных дядьев. Придется обойтись без цимбал.

Я не ждала, что Лора назовет меня красивой или хотя бы хорошенькой. Она никогда так не говорила, не мыслила в таких понятиях – красивая или хорошенькая. Сейчас она сказала:

– Не очень-то ты Абиссинская. Абиссинки блондинками быть не могут.

– С волосами ничего не поделаешь, – ответила я. – Это Уинифред виновата. Надо было устроить бал викингов.

– Почему они все его боятся? – спросила Лора.

– Кого боятся? – не поняла я. (Я не видела в стихотворении страха – только наслаждение. Дворец любви. Я сама жила сейчас во дворце любви – настоящая я, какую не знала ни одна живая душа Вокруг высились стены и башни, и никто не мог проникнуть внутрь.)

– Послушай, – сказала Лора. И прочитала с закрытыми глазами:

– Вот видишь, его боятся, – сказала она. – Но почему?

– Лора, я правда понятия не имею, – ответила я. – Это просто стихотворение. Никогда точно не скажешь, что оно значит. Может, они решили, что он безумен.

– Это потому, что он слишком счастлив, – сказала Лора. – Напоен млеком Рая. Когда ты слишком счастлив, люди пугаются. Поэтому, да?

– Лора, не приставай ко мне, – отмахнулась я. – Я не могу знать все. Я же не профессор.

Лора сидела на полу в школьной клетчатой юбке, сосала палец и разочарованно смотрела на меня. Последнее время я часто её разочаровывала.

– Я на днях видела Алекса Томаса, – сказала она.

Я быстро отвернулась, поправляя перед зеркалом вуаль. Зеленый атлас меня не красил: голливудская женщина-вамп из фильма про пустыню. Утешало, что и другие будут не лучше.

– Алекса Томаса? Правда? – переспросила я. Следовало сильнее удивиться.

– Ты что, не рада?

– Чему не рада?

– Что он жив, – сказала Лора. – Что его не схватили.

– Конечно, рада, – ответила я. – Только никому не рассказывай. Ты ведь не хочешь, чтобы его выследили.

– Могла бы не говорить. Я не маленькая. Я ему поэтому и не помахала.

– Он тебя видел?

– Нет. Просто шел по улице. Воротник поднял, и шарф по самый подбородок обмотал, но я его узнала. Руки в карманах.

Когда она сказала про руки, про карманы, острая боль пронзила меня.

– Где это было?

– На нашей улице. Он шел по той стороне и смотрел на дома. Мне кажется, он нас искал. Наверное, знает, что мы тут живем.

– Лора, – сказала я, – ты что, запала на Алекса Томаса? Если так, тебе следует выбросить его из головы.

– Ничего я не запала, – презрительно сказала она. – И никогда не западала. Запала – ужасное слово. От него просто разит. – В школе Лора перестала быть ханжой, и выражалась теперь гораздо грубее. Разит она употребляла чаше всего.

– Как ни называй, а тебе нужно с этим кончать. Это нереально, – мягко продолжала я. – Ты будешь несчастна.

Лора обняла коленки.

– Несчастна? – переспросила она. – Да что ты знаешь о несчастье?